Глава 7 романа «Тайна Сокровищ»

Поминки и похороны по цыганским нравам

Владимир был ослеплён яркой вспышкой молнии. Он задрожал от раскатистого грохота, пронесшегося от горизонта с запада и постепенно затихая на востоке за горизонтом. Сидел он неподвижно на табуретке у самого окна и беспрерывно курил, свою очень вкусную сигарету. Для присутствующих рядом с дымящим человеком людей, особенно не курящих, этот дым являлся неизбежным ядом. Ни одно существо в мире не занимается этой вредной привычкой, кроме царя над всей тварью по имени гомо сапиенс.

Тяжелый свинцово-чугунный папиросный дым, от табака был особенно въедливым, им можно было травить крыс, тараканов и мышей, лошади достаточно 0,5 грамма никотина и она отбросит свои копыта. Этот смрад из дыма вызывал приступ удушья, похожего на приступ бронхиальной астмы, пальцы его рыжие, пропитанные въедливым никотином, пахли душераздирающей клоакой. Зато хозяин, заядлый курильщик с самого детства, получал высшее блаженство от этой черной въедливой смолы, выделяемой на конце своей папироски.

Ему этот дым доставлял массу приятных удовольствий, и навевал воспоминания о своем далеком детстве, его лагерной детской колонии. Владимир с глубоким сожалением переживал смерть своего неродного деда Тимофея, он так к нему был привязан, и очень многим ему в жизни был обязан. Тимофей был ему в жизни примером для подражания. После поминок Владимир сразу же начал играть в карты. Он и раньше играл, это было давно, еще в детской воспитательной колонии. Позже, по «правильной народной поговорке», сама беда не приходит одна, она тащит за собою грузовик неприличий, и черную полосу невезения, буквально во всем, даже в игре в карты или же с однорукими бандитами – грабителями.

В глубокой растерянности от чувства презрения к самому себе, за все проигранное цыганам, Владимир просидел около трех суток, без еды и воды в табачном смраде, в тяжелых размышлениях от глубокого стресса, который вызвал меланхолию с депрессией. Еще преследовали его головные боли; в ушах звенело, в висках стучали кузнечные паровые молоты, ноги подкашивались, сами собою, его швыряло со стороны в сторону, мертвецки хотелось спать, глаза непроизвольно закрывались.

Заболеть душой, растерять жизненноважные силы было от чего. Тремя днями раньше к Владимиру в гости зашел его кум, Василий Чорный, оседлый цыган. Договорились поминки справить по усопшему Тимофею вместе. У цыгана во дворе пара лошадей, один петух и три курицы, другой живности нет. Владимир считался самодостаточным хозяином: две коровы, бычок, три телочки, три кабана годовалых, восемь молодых поросят, десятка три индюшек, около сотни гусей, уток и курей не перечесть, со счета собьешься, когда начнешь считать.

Тимофей Платонович, царство ему небесное, слыл настоящим исправным хозяином, обученный горьким опытом, в эпоху раскулачивания и в хрущевскую оттепель, когда всю живность отобрали. Одной кукурузой и горохом кормили людей. Не напрасно известный советский скульптор Эрнст Неизвестный обозвал Хрущева «вы со своей свинячьей маской, не суйтесь в искусство где ничего не понимаете». Этот случай произошел на выставке абстракционистов, в московской выставочной галерее в Манеже, в начале шестидесятых лет прошлого столетия. Хрущев назвал Неизвестного смелым человеком. В своем завещании именно Неизвестному заказал себе памятник, который установлен на Ново-Девичьем кладбище. В то время Неизвестный жил в Америке.

Тимофей ценил каждую копейку, а копейка к копейке рубель бережет. Цену труда он впитал с молоком матери, каждое зернышко ценил на вес собственной жизни.

Все это досталось непутевому, неродному внуку. Владимир быстро все оставшееся наследство спустил. Проиграл в карты. В прошлом Владимир не пил, не курил, он таким хорошим мальчиком был, работал водителем на скорой помощи. После развода с первой женой, все перевернулось в его жизни. Начал пить, курить, с цыганами начал знаться. Дружбу с ними водить, крестным отцом стал для цыганенка. Травку покурить попробовал, укололся, понравилось, такое забытье, как бы отключение от внешнего мира, где царствует несправедливость, насилие, крутые нравы, наезды, рэкет. Дед купил ему новенького четыреста двенадцатого москвича, в надежде, что внук будет благодарен неродному деду, образумится, займется хозяйством, станет хорошим помощником. Но – мечты, мечты, где ваши сладости, надежды не сбылись.

Со своим кумом они договорились, что кум цыган Василий, спиртное покупает и на столы поставит. Владимир закуску готовит, и столы накрывает, чтобы в последний путь дочь цыгана с крестным ее отцом Тимофеем достойно проводить. Этому деду сноса не было, но, увы!

Владимир не жадным жил, наоборот, мотом слыл во всей округе, за это его цыгане очень любили. Называли его: «наш ты дружочек – пирожочек цыганский».

Похоронили Тимофея и цыганочку Люсю, его крестницу. После того как засыпали сырою землею эту парочку, всем табором явились на поминки, обед уже был готов. В начале определились, кто с кем и за каким столом, расселись, разлили самогон по стаканам, вспомнили стихийно погибших людей, которых разрядом грозы на тот свет препроводило.

Всевозможные пожелания, воспоминания, на том свете, рая все желали, чтоб земля была пухом.… За первый тост, в память о покойниках, выпили молча. Вяло пожевали, вторая лучше пошла, на душе веселее стало, табор оживился, люди согрелись, развеселились. Слышался шум в разных уголках столов, завязался спор за столами. От третьей стопки совсем похорошело, появилась несогласованность, выкрики, возмущения, негодования, обостренные ссоры. Сергей взял гармонь, пробежался по клавишам, разогревая пальцы, подбирал аккорды, начались цыганские танцы, напевы. Через небольшой промежуток похороны превратились в задорное веселье. Владимиру предложили в жены цыганскую вдову с двенадцатью прицепами. Он кривился, морщился, отнекивался, ворчал, что не время, в моей голове туман.

Вот пройдет год, отмечу годовщину деду, в голове выстроится четкий план, тогда и поговорим.

Это был цыганский рассеянный гипноз, в научных кругах называют «Эксорианский гипноз». Это рассеянный цыганский гипноз, проводимый при помощи заморочек, другими словами, оболванивание. В просторечии называется «Заморочки мозгов». После гипноза подопытный клиент впадает в транс, что хотят, то с ним и творят. Могут обворовать и обнаженного по миру побираться отправить. Своих детей такие цыгане воспитывают в наглости, жестокости и жадности.

Владимир вспомнил свое детство, когда ему исполнилось девять лет. Дело было зимой. Мороз трещал очень лютый. Градусник опустился ниже пятидесяти градусов. Отец уехал в командировку, на хозяйстве они остались вдвоем с матерью. Сестра Тамара гостила у бабушки, это как раз были рождественские каникулы.

Кто-то настойчиво стучит в дверь. Мать приоткрыла дверь в сени и говорит: хватит ломиться, заходите, гостем будете. Заскрипела певучим аккордом дверь. Вначале морозный пар клубками закружил по комнате, и как Святая Мадонна с этого пара, мягко проявляется, как чучело огородное, сто одежек и все с бахромой до самого пола достают и с полдесятка юбок на ней. Цыганка развязывает на своей груди грудного ребенка, быстро освободила от всевозможных тряпок и пеленок, кладет его нагого на тряпку, о которую вытирают ноги, у самого порога. Сама выбежала по своим нуждам.

Мать Владимира простонала, – Ой! горе какое, что же она делает, – схватила этого ребенка и кладет на горячую лежанку.

Вбегает цыганка, с парами холодного воздуха и крутится у порога, а мать Владимира Евдокия спрашивает: – ты чего потеряла?

– Да вот я здесь оставила ребенка, а его нет.

Евдокия ответила, – я его в тепло положила на горячую лежанку.

Цыганка как закричит благим матом: – Что же ты наделала? – хватает своего ребенка, нагого, вылетает с ним на улицу, грубо бросает в снег, и давай его засыпать снегом со всех сторон. Как сука своего щенка, когда переносит с одного места в другое. Стала причитать. – Родное мое дитятко, солнышко ты мое, хотели тебя испортить злые люди. – Через четверть часа, снова появилась с холодным паром и очень красным, как вареный рак, ребенком, кричащим так громко, что слуховые перепонки могли лопнуть.

Цыганка снова положила ребенка у порога, и говорит: – хорошей души ты человек, за твое гостеприимство, давай я тебе погадаю. Тебя и всю твою семью давно испортили, за разгульную жизнь твоего мужа по молодости. Месть твоей семье наносит инвалидка безногая, первая любовь твоего мужа. Когда твой муж бросил ее, она хотела покончить с собой, бросилась под поезд. Получилось так, что ей отрезало только ноги, сама осталась живой. Вселенский Архитектор очень сильно наказывает за убийство святой любви. Я сейчас с тебя сниму проклятия, только ты позолоти мне ручку, моему ребенку на счастье. Имей в виду, весь ваш грех на себя забираю, я буду долгое время болеть, так что это денег стоит и не малых. Я знаю, как это отработать, зло сотворенное вам, я верну назад тому, кто это сотворил с преумноженной силой. Такой человек не понимает, как добрые дела, так и злые, возвращаются к их творцам.

Евдокия, достала из-под груди, узелок из носового платка, где были спрятанные деньги, всего сорок два рубля, положила их цыганке на руку. Цыганка взяла деньги, спрятала под грудь, сопроводила поговоркой, – Подальше положишь, поближе возьмешь. – Сразу же приказала, – принеси стакан воды, носовой платок и иголку.

Евдокия принесла необходимые предметы для шаманства, которые потребовала цыганка. Молодая хозяйка так настрадалась от невезения в своей жизни, было готова отдать последние пожитки, отнимая у своих детей.

Цыганка зовет Евдокию, подойди сюда, становись здесь в святой угол под образами, спиной к иконам. Евдокия как загипнотизированная, безукоризненно повиновалась. Владимир долгое время молча наблюдал все манипуляции цыганки, проводившиеся с его матерью, из своего укрытия с печи, где он от стеснения и робости перед цыганкой, спрятался в своем укромном месте.

Цыганка воткнула иголку в волосы Евдокии и стала что-то бубнить на цыганском языке.

Владимир ничего не понимал, что происходит на самом деле. Какие-то обрывки фраз долетали на печку до ушей Владимира, «ромалы, пчелы и тому подобное». А когда закончились все эти причитания и приговоры, подобие «Нечистая сила – сгинь, пропадом пропади в этот дом не ходи, иди, гуляй себе за степи широкие, за синие леса далекие, на гнилые болота. В густые заросли и камыши, там строй себе замки, роскошные шалаши. Куда зверь не забегает, птица не долетает, где людская нога не ступает. Живи себе богато, гуляй, сладкой жизни себе добывай, к нам путь-дорогу забывай.» После всех причитаний, цыганка вынимает из волос иголку, она стала красная, впечатление стало жуткое, как будто ее вытащили из кузнечного горна. Цыганка продолжает говорить: «Ты такая молодая, интересная и очень красивая, тебе порча деланная на смерть, ты в скорости должна умереть.» Цыганка бросает эту раскаленную иголку в стакан с водой и накрывает носовым платком, а платок был совершенно новый по цыганским условиям. Через четверть минуты открывает стакан, из стакана начинают клубиться кольца черного дыма, заполнили всю квартиру, воды в стакане не стало, испарилась. В стакане появились черные хлопья, перемешанные с сажей. Владимир сидит в своем укрытии, ни жив, ни мертв, дрожит как заяц перед лисой. От увиденного цыганского страха.

– Теперь слушай меня внимательно, я научу тебя, что дальше нужно будит сделать. Ты должна в двенадцать часов ночи накануне рождества Христова, оно как раз через три дня наступает, совершенно голая пойти на кладбище, найти свежую могилу, на ней выкопать глубокую яму, примерно в колено, а то и глубже. Перед походом произведи смывание, то есть скупаешься, заберешь всю эту воду в ведре, ведро должно быть новое. И самое главное, чтобы не расплескала ни единой капельки той воды, в которой ты искупалась, иначе весь твой труд останется невостребованным. Когда выльешь воду в яму, засыпь ее землей, переверни ведро вверх дном, чтоб эта порча не возвратилась в твой дом. Стань на колени лицом к восходу солнца, три раза прочитай «Отче наш, живые в помощи», и беги домой, что есть духа, не смотри по сторонам, не оглядывайся до самого до порога, сутки ни с кем не разговаривай, с кем бы ты не повстречалась. Трое суток ты должна голодать. А иначе вся работа будет насмарку – трата времени и средств.

Евдокия запричитала, – да ты что, голубушка ты наша родненькая, радость ты наша, избавительница от всяческих напастей, я таких испытаний никогда не сумею вынести, уж лучше смерть, вот тебе крест святой.

И Евдокия повернулась в святой угол, где висели образа Царицы небесной и Спаса нерукотворного, стала на колени, три раза перекрестилась и выполнила три поклона до самого пола, третий поклон так усердно выполняла, что разбила себе лоб, об блюдце с молоком. В этот момент, маленький котеночек, лакал молоко с блюдечка, так старательно и с большим усердием, что блюдечко скользило по полу. С третьим поклоном, в тот самый момент, когда Евдокия наклонялась, блюдце подъехало в ту точку, где Евдокия, должна была коснуться своим лбом.

– А будь ты проклята, – завопила Евдокия, – и поднесла ж тебя нечистая сила, чтоб ты сгинула.

– Ну, что ж, тогда ты умрешь, – резко отрезала цыганка.

Евдокия рыдала, из большой раны на лбу струилась красная струйка. С дрожью в голосе, с резкой ненавистью к окружающей обстановке, она простонала, – на все воля Божья, умру, так умру. Против самого Бога не пойдешь и ничего не поделаешь, изменить невозможно.

Цыганка стала в позу сварливой, очень заядлой спорщицы, подбоченилась руками, ноги на ширине бедер, голову чуть подала назад, рассматривала и оценивала Евдокию. – Тогда золоти ручку как принцесса, если не можешь, я сама, за тебя всю грязную работу закончу, как положено.

И закипела работа по оплате цыганского труда. Евдокии залила кровь глаза, а из глаз неудержимо лились слезы горечи и обиды за свою жизнь и за жизнь своих близких, потому, что цыганка нагадала, что проклятия и порча сделана всей семье до седьмого колена. Евдокия отдала все деньги до единой копейки, которые у нее находились. Внесла четыре куска сала килограмм семь, мяса из свинины, ведро картошки, соленых огурцов. Задарила цыганку столько, сколько она смогла унести вместе с ребенком. Цыганка произнесла, что по утру придет без ребенка, так что готовь продукты на целый табор и денег припаси еще.

– Моя работа очень дорогая, милочка, если не хочешь помереть, или страдать всю оставшуюся жизнь, раскошеливайся. – Цыганка собралась и вышла со своей щедрой оплатой цыганского труда. Все цыганские предсказания были похожи на истинную правду, приключившуюся с семьей Евдокии. За безногую женщину инвалида, за своего третьего мужа, который по молодости связался с этой женщиной, она у него была первой неудачной любовью.

Когда цыганки след простыл, Владимир с опаской, озирался по закуткам, прокрался из своего укрытия. Подошел к матери, и робко спросил: – Мама, что произошло? Как она тебя, искусно обчистила, как повар картошку, ведь ты у нас, такая бывалая и практичная тебя голыми руками не возьмешь, а тут вот такое.

Мать хлестнула своего сына по шее мокрой тряпкой, – уйди не досаждай, без тебя тошно. – Через пять минут, опомнилась, заголосила на все жилище, – знаю сыночек, как гипнотическое колдовство подействовало, глаза затуманились, мозги задурманились.

Утром ни свет, ни заря, настойчивый, даже наглый стук в двери. Мать вышла, открыла запоры. На пороге стояла вчерашняя цыганка, непрошеная гостья, с видом хозяйки победительницы.

Она уже не просила о снисхождении. С еле уловимой насмешкой на устах, требовала в приказном порядке. Евдокия снова переменилась, стала покорна как ребенок. Вчерашним вечером цыганка поставила гипнотическую установку на подчинение и покорность воле цыганки. Катерина, так звали цыганку, вошла в дом. Евдокия суетилась, бегала по дому, собирала продукты, с лаской обходилась с Катериной, – сейчас моя дорогая, сейчас моя радость, ты вот садись, покушай, а я сбегаю к соседям одолжу деньжат для тебя. Вот тебе молочко, правда, вечернее, сегодня еще не ходила на дойку, вот свежий хлебец, ночью испекла, вкусный получился, а я сейчас, – стала одеваться наспех, – через пару минуточек, вы здесь не скучайте без меня.

– Иди больше денег проси, да скорее возвращайся, дорогая моя.

Владимир снова юркнул в свое убежище, прихватил с собою ухват, мать его называла кочергой.

Евдокия входит в хату, и говорит, – вот заняла деньги, забирай, сколько есть, у них больше нет, – Катерина взяла деньги левой рукой, пересчитала и говорит, – не густо, еще будешь мне должна, полжизни будешь рассчитываться за мои услуги.

Только Евдокия стала на колени перед Катериной, и заголосила, членораздельно произнесла, до-ро-га-я-я-я. Как вдруг Катерина ойкнула, и с грохотом, замертво свалилась у обеденного стола. Владимир собрал все свои детские силенки в один удар кочергой по голове, на него не сработала установка цыганского рассеянного гипноза.

В хате посеялась паника, – О! Горе нам, что делать-то будем, – в растерянности кричала Евдокия, – тебя же сгноят в тюрьме, или цыгане убьют тебя. А еще хуже несчастным калекой сделают, ты хоть представляешь, с кем ты связался, за всю свою жизнь не отмоешься.

Через четверть часа, цыганка опомнилась, пришла в себя, немного покачалась на полу. Простонала, поднимается, как зарычит, – вся жизнь твоя пропадет, будешь, молодец, ты проклят всеми силами всей вселенной и всеми силами земли. Сгниешь в собственных своих отходах, хулиган проклятый.

Цыганка как в воду глядела, или же она его прокляла, или же он пострадал за свои поступки бандитские. И его на самом деле наказали силы природные. Владимир себя чувствовал каким-то героем в своем поступке, перестал бояться всех цыган, но его стали преследовать одни неудачи, какие-то злые роки настигали его везде, преграждали его жизненный путь. Вскоре он попал в детскую исправительную колонию, для трудновоспитуемых подростков. Мать давно умерла, еще когда он находился в исправительной колонии, сестра спилась, умерла под забором, нашли ее совершенно голой.

Остался он как перст один, никому не нужный, раз пять женился, детей произвел на свет не меньше, чем у цыгана, его кума Василия. На этой теме, они и кумовьями стали. Единственная более-менее родственная душа была, это дед Максим, отец отчима Владимира. У Владимира дети от разных жен, только дети давно отказались от отца, они выросли, поженились, своими детьми обзавелись, он теперь никому не нужный оказался. Раньше времени состарился, потому что отдавать свое тепло некому, не происходит энергетического обмена, необходимому не только живым существам, но и растительному миру. Человек расцветает и держится в нормальном физиологическом состоянии, лишь тогда, кода он нужный себе подобному, когда заботится о других людях, пусть даже чужих. Владимир всю свою сознательную жизнь проиграл в карты, можно сказать, пропил ее в угаре пьяном, пролетели годочки-то как один денечек.

Прогудели как во сне все родимые. Помню только начал осознавать белый свет и его законы, вроде уснул, а проснулся уже старик. Даже не представляю, когда им стал, для людей ничего не сделал, только свое брюхо хмельным зельям наполнял.

Так он сидел за столом, во хмелю и табачном дыму и вспоминал всю свою жизнь. От цыган поступило предложение выйти покурить крепкого домашнего табачку - самосада, еще покойным Тимофеем выращенного табака на своем огороде, своими руками приготовленного. Толпились, в суете, напоминали стаю гусей, когда их выгоняли на пастбище. Всем хотелось глотнуть чистого свежего воздуха. Всем табором вышли во двор, кто трубку стал набивать, кто сам скручивал из газетной бумаги папироску. Василий раскуривал свою трубку, пускал табачный дым кольцами, следил за этими кольцами, как они поднимались в высь, переливались всеми цветами радуги, и растворялись в окружающей атмосфере.

Бесполезные разговоры поплыли о базаре, о лошадях, о любви, кто кого изнасиловал, кого поймали и посадили, переключились на Никиту Хрущева, стали его ругать, за то, что тот отобрал у цыган лошадей. Придумали забавную прибаутку: – Ох! Никита, Ни-ки-та, что же ты натворил, сам ездишь по всему белому свету, а нам запретил. – И действительно Хрущев запретил цыганам свободно скитаться по стране. Цыгане свободнее стали себя чувствовать, когда страной стал управлять Брежнев.

Вдруг, всеобщее внимание привлек низкий, очень въедливый, доносившийся с улицы женский вой вперемешку с рыданиями. Стоявшие люди притихли, молча направились к высоким воротам. Построенные покойным отчимом ворота были металлическими. В воротах была врезанная калитка, забор состоял из листового шифера, высотою около трех метров, через него ничего не было видно, что творилось на улице. Люди вышли на улицу, перед ними раскрылась обширная панорама происходящих событий. Все от хохота наклонились к земле, поддерживали свои животы, от увиденной забавной картины. Маленький ростом мужик, больше на мальчика смахивал, тащил за волосы, здоровую бабу, она выла не человеческим голосом, матом больше похожим на мужской:

– Что ты мне его суешь, я выжатая как лимон. Я пришла с работы измученная, уставшая, я не хочу кувыркаться, очень хочу отдохнуть. Ты отлежался, вверх животом здоровый как бугай, некуда свою сперму девать, так ты ее в ведро собирай, и отвози ее в Москву. Там ее где-то принимают, тебе еще прилично заплатят.

Он тащил ее в овраг, в который ссыпали золу, перегоревший уголь, шлак и сажу после очистки дымоходов. Он с ходу, столкнул ее в глубокий овраг, в самую черную сажу, высыпанную в овраг. Начал ногами ее избивать и приговаривать:

– Что за зверь попалась мне, а не жена, искусала всего, исцарапала, собачее вымя твое. Замуж вышла так должна мужа ублажать, что ж получается при живой то жене, по чужим бабам скитаться, что-ли?

Мужики всей толпой, побежали на помощь, к несчастной женщине-мученице, но цыган Василий остановил всех. – Братья цыгане и все остальные хорошие мои соседи, нельзя вмешиваться, пусть проучит свою женщину, как супротив мужского желания выступать. А то видите, равноправия им подавай, мыслимое ли это дело? У цыган нет равноправия, женщина обязана повиноваться мужчине, на то он мужик, от него должно пахнуть крепким табаком, слегка вином, и крепкой силой от него должно исходить. Как сказал Иисус Христос, и написано в святом писании.

– Муж не должен прибегать к насилию, не должен гулять от своей жены. Что же здесь получается, у мужа большое желание, а жена спать хочет сама с собой. Скажу я вам это не по цыганским законам, у нас так не поступают.

– Вы что же свою жену бъете? – спросил Сергей, гармонист, молодой человек Люси погибшей.

– А как же иначе ты думал, мы на руках их носим? Все как положено у цыган, это создавалось нашими предками на протяжении тысячелетий. Бей жену по утру, когда посылаешь на заработки, бей жену к обеду, чтоб мужа кормить не забывала, вечером тоже не садись за стол, не поучив жену как следует. Это к тому, чтобы жена не брала бразды семейного правления в свои руки. Чтоб не становилась гордой и надменной хозяйкой. От пожара, и от потопа, а еще от злой жены, «Господи сохрани-и-и.»

Григорий закончил поучать свою жену. Медленной, тяжелой походкой двинулся вверх домой, всю дорогу матом изливался за неустроенность и неудовлетворенность своей жизнью. Он матерился, кривился, а слезы из глаз ручьями катились, как капли росы от досады и горя.

– Григорий на мужика то не похож, один метр сорок два сантиметра, малыш. За таких часто говорят от горшка два вершка, а гордости на троих достанет. За то его природа не обидела таинственным, детородным местом, которое планировалось природой на троих, а досталось одному, невзрачному косому полумужичку. Мал золотник да дорог, весь в корень ушел. Худющий, но прыткий и жилистый как вьюн. Глазки маленькие, хитрые, цвета пепла, грязные какие-то мутные, прочитать в них ничего невозможно, за вечно угрюмым и злым состоянием души. Такой самец производитель от природы. Настрогал двенадцать детей и все такие же карлики, как он сам, косые кролики. – вдруг заговорил Михаил, сосед Владимира, который до сих пор отмалчивался как рыба в воде, не было повода, а здесь задело за живое приключение, прошедшее с ним в молодости с этим Гришей, Григорий был старше Михаила лет на двадцать.

– Послушайте меня, я вам сейчас про этого героя расскажу такую быль, что вы диву дадитесь, – обратился к группе людей. Люди, наблюдавшие уличную сцену, веселились от всей души, и остались в хорошем расположении духа. – Когда мы были малышами, за этого Григория ходило много легенд, по поводу его мужского достоинства, мы не очень верили. Как-то пошли купаться на пруд, смотрим, Григорий гонит совхозное стадо овец на водопой, он тогда работал пастухом в совхозе. Нам сорванцам ничего не стоило, дай только похохотать хоть над чем-нибудь. Между собою мы переглянулись. Ни о чем не договаривались, Вася Боровой говорит, ребята давайте проверим на самом ли деле у этого Григория дело лихое, или люди злорадствуют над ним, от зависти. Мы без всякой команды, как голодная саранча налетели, повалили его на землю, сняли с него штаны, он крутился, брыкался, как мог, физически он оказался сильный, двум мальчишкам поставил фонари под глазами. Нас было двенадцать мальчишек, и все дружные, один за всех, и все за одного, в отместку мы ему тоже два фонарика поставили под глазами, чтоб не дрался. Мы спичечной коробочкой стали измерять его хозяйство, насчитали семь спичечных коробков, а в коробке, пять сантиметров, вот вам и горе для жены, ее спасать нужно, от такого счастья. Представляете, это в спокойном состоянии, а если возбуждается, не представляю, что появляется. Это хозяйство ниже колен висело, как у молоденького ишачка. Эту тему сопровождаю анекдотом. Подходят две кумы к рынку, смотрят ишак жует сено на телеге и своим детородным органом упирается в землю. Кума и говорит, куме своей подруге, «Эх! Невезучая, я дурочка, всю свою сознательную жизнь смотрела на носы мужские, представляла в своей голове замеры этого дела по носам мужиков. Похоже, по знакам природы смотреть нужно на уши и определять по ушам.» Нам довоенным мальчишкам все это было интересно, анекдоты и половые связи. Мы очень рано узнали. Мы дети войны, основные наши игры: взрывы снарядов и мин, стрельба из самопалов, и, разумеется, беспредельно девочки нас интересовали. После войны мужиков было мало, девушки постарше нас лет на двенадцать, чуть старше, чуть моложе. Они уже сформировались, созревшие ходили, от природы никуда не денешься, она требует, что положено, продолжения рода человеческого. Как во всем окружающем нас мире, во всей живой природе.

Эти девушки и женщины, нас, малышей, обманным путем завлекали в дом вкусными угощениями, приваживали и соблазняли. Такая женская доля военного времени. За этого Григория существует еще одна забавная история, было ему лет так двадцать три. Родители его послали на базар, дело было зимой, трещали злые морозы, за сорок градусов. Стоит он возле магазина и горько рыдает в захлеб, руки в карманах спрятал, весь трясется, от мороза окоченел. Проходит, значит, женщина мимо его и спрашивает, – Мальчик, почему ты плачешь, маму потерял что-ли?

– Да нет тетя, – ответил Гриша, – руки окоченели, как деревянные стали, а я писать хочу. Прямо не в силах терпеть.

– Женщина пришла на помощь. Расстегнула ему брюки, а в штанах оказалось седьмое чудо из чудес.

Она спросила: – мальчик, сколько тебе лет?

- Двадцать четыре, - ответил Григорий.

После этой помощи они поженились. Мария была на целую голову выше Григория. У жены Григория, глаза навыкате, красные, как светофорные фонари. Она сильно пила всякие спиртные напитки, без всякого разбора, водка, вино, пиво, самогон, спирт, все, что можно было пить, она все употребляла своим чревоугодием. Как-то вечером возле буфета, под псевдонимом «Гадюшник» это так называли пивную. Где можно выпить сто граммов водки, потом несколько раз повторить, потом пивом запить. Еще от всей души разрешалось курить. Поэтому сами постоянные завсегдатаи, присвоили зловещее наименование «Паскудник» или «Гадюшник» к этому заведению, приклеилось такое прозвище. За постоянную грязь, запахи, вонючего накуренного дыма, иногда настолько плотного, что за столом, рядом стоящим не было видно сидящих людей. Постоянно пахнущим кислым пивом грязным полом, посыпанным опилками, похожим на болото. Однажды вечером, хулиганистые парни, встретили пьяную в веселом расположении духа Марию, жену Григория.

Спросили, как ты выдерживаешь своего мужа? Он тебя не проколол как шашлык шампуром?

Мария ответила с задорным, лихим озорством, что мне самой всего мало, я бы еще столько приняла, в ее мыслях хороводом бродили спиртные напитки, а ребята, о своих детородных недостатках мечтали, и с великой завистью всегда поглядывали на проходившего мимо Григория. У кого от чего голова болит, тот об этом и говорит. Друзья часто говорили друг другу, мне бы такое счастье, я б лежал на берегу крымского побережья. Скажем «Голубого залива». В бухте, дышать и любить, было бы, легко и приятно… Иностранная валюта, хрустящие, новенькие зелененькие сами собой плыли бы ко мне в карман, от всех заинтересованных дам. Второй приятель внимательно прислушался к разговору и от себя сказал: «Дурной думой богатеет».

Как рассказывал один охотник, чудак человек, товарищ моего отца. Говорит чудак человек. Иду… Присмотрелся, гляжу, заяц спит. Прицелился и думаю: - Убью зайца, сниму шкуру, мясо съем, а шкуру продам. Нет, не так, сам себе говорю, от этого мало пользы будит. Кладу ружье, снимаю плащ, подкрадываюсь и снова думаю, сам за себя решаю проблему. Лучше поймаю зайца, выкормлю, заяц мне принесет двенадцать зайчат, выкормлю, эти двенадцать, принесут мне еще по двенадцать, выкормлю. Всех продам, куплю свинью Машку. Эта свинья приведет мне двенадцать поросят, выкормлю, а эти двенадцать мне приплодят еще по двенадцать, выкормлю, и разбогатею. Заяц приподнялся, и убежал, стоит чудак человек, в затылке чешет себя и говорит: – Дурной мечтатель в мечтах богатеет, а богач в своих действиях и делах.

Все присутствующие люди слушали басню с раскрытыми ртами.

В это время на четвереньках Мария выползла из глубокого оврага, вся черная, как негритянка, прямо-таки на демона похожая, на африканского шамана, заклинателя змей. Подошла к группе людей, стоящих за воротами о чем-то оживленно беседующих, поздоровалась, завелась и закипела, от своего страдания.

– Что вы за мужики, мать вашу так. Чтоб, вы… погибели на вас нет. Зайцы степные, не смогли бабу защитить, невинно избиваемую. Эх! Перевелись на русской земле настоящие рыцари. Эх, были на Руси настоящие богатыри, женщин никогда не обижали, а всегда до последней капли крови защищали.

– Так это не нашего ума дело. Чужая семья, неизвестная тайна. - сказал Василий.

– Ну, хватит. Тополя ля, ля разводить, – Мария наклонилась, вырвала два молодых стебля веников, подошла ближе к цыгану Василию, и говорит: – Сват почисть меня.

– Какой я тебе такой матери сват, что я твоего сына сватаю. Так твоя младшая дочь Лиля за моим Сережкой так ухаживает, никакого прохода ему не дает. Что? Что-то я этого никак не могу понять. Это совсем не по цыганским законам, обманываешь ты меня, глупости городишь, алчная какая ты. – Цыган взял из ее рук веник и тщательно принялся смахивать сажу с Марии. Закончил Василий, красоту наводить, говорит: – Иди тщательно помойся, а то на негра африканского смахиваешь, как две капли воды.

Мария отвечает: – а это очень заметно да? Как не стараюсь маскироваться, все равно не спрячешь, где-то проскальзывает, и становиться заметно. – Они рассмеялись, этой шутке. Маруся пошла себе красоту наводить. Помылась, кремом умастилась, подкрасилась, напудрилась, приходит.

- Дайте выпить, а то, я до сих пор голодная из-за ненаглядного моего муженька, привязался как вошь к тулупу. Ублажай его волчьи страсти. Я хочу помянуть Тимофея с Люсенькой. Господь всегда хороших людей к себе забирает, похоже, Богу нужные хорошие угодники.

Василий похлопал в ладошки высоко над головой и закричал: – внимание, ромалы, дамы и господа, прошу всех за стол, помянем, дочь мою, и кума моего Тимофея Платоновича, чтобы им жилось там лучше, чем здесь…

Все зашумели, оживились, цыгане с украинцами смешались, породнились, стали толпиться, толкаться, на ноги наступать. Более продвинутые, культурные, извинялись, а не продвинутые, отсталые, бормотали «ой, не нарочно. Не хотела, до свадьбы заживет, будишь как молодой.»

Вошли, расселись, новая гостья Мария села между Василием и Владимиром, стали наливать по стаканам самогонку, Мария попросила слово, поднялась, произнесла поминальные слова, за цыганку Люсю, какая она хорошая хозяйственная, домовитая девочка.

– С раннего детства всему, научилась, без всяких излишеств и потребностей к жизни. Познала, голод, холод, нищету, была очень общительной, росла в многодетной семье. От природы родилась жизнерадостной, веселой, игривой, сестрам и братьям заменила маму, выкормила их всех и воспитала в своем, цыганском духе.

Василий прослезился, и сказал: – Люся была моей гордостью, а как она любила всех нас. Наверное, Господь принял в свою природу, нашу гордость, чтобы мы безмерно не гордились тем, что нам не принадлежит. Я думаю, она выполнила свою миссию на земле, рано научилась, преданно и самозабвенно любить все Божье творение, созданное его руками… Правда, некоторые люди принимали ее Божью чистосердечную любовь и благодать, за ухаживания и стремление понравиться, чтобы стать невесткой, а потом женой.

– Нона родилась, как ангел, с лучезарной, чистосердечной Божественной любовью ко всему живому на свете… так вечная им память, и пускай земля им будит пухом. Как говорится в таких случаях, давайте помянем. Встали, выпили, чуточку покушали, оживились, стали ухаживать друг за другом, наполнять тарелки, кушать и продолжать общаться.

Заупокойные причитания, как-то незаметно перетекли в веселые песни, пляски и веселье.

– Гармонь, гитара и джаз, праздник для души, праздник для нас. Хватит о грустном, давайте споем, чтобы и покойникам весело жилось на том свете, богато и радостно, как у Бога за пазухой. - Запел Сергей Новиков, подыгрывал себе на гармошке, пробежался по первым аккордам, его окружили молоденькие цыганочки с просьбой, чтоб он подобрал цыганскую мелодию, они стали ему насвистывать и напевать…

Пьем за то, чтобы сердцу пелось, Пьем за то, чтоб всегда нам хотелось Поем, про любовь, про любовь цыганскую, Льются песни, льются вина, Чтоб цыгане забыли про свою кручину…

Печатать

Copyright © Иван Христичев   Все права защищены.